Уже несколько месяцев вспоминается, что -
на белорусской земле я провела ровно несколько часов в своей жизни. А именно, по пути в Латвию на жигулях в 1987 году мы почему-то остановились в белорусском поле - очевидно, где-то в Витебской области. (Помнится, белорусская граница являла собой декоративные верстовые столбы, а также сталинское гипсовое изобилие с плодами из корзин - вряд ли арку, потому что а как же фуры, скорее колонны). Попали мы туда быстро, потому что жили почти у самого выезда на Минское шоссе (очертания Беловежского пруда (кто б знал, что он так назывался?) до сих пор сразу замечаю на карте Москвы, он и из космоса наверняка виден).
В чистом поле не было никого, кроме пастуха, с которым тут же разговорился мой папа - ничего не помню из их беседы, потом он вспоминал, что речь зашла о войне, и тот не преминул заметить, что Гитлер “лютовал больно”. Потом в памяти смутно мелькнул город Витебск (аккуратно контаминировавшийся с Даугавпилсом, где мы застряли еще через несколько часов), но мама вспоминает, что на вопрос к продавщице местного книжного, где у вас тут дом-музей Шагала, та напряглась: “Кого-кого?” Это, видимо, был последний период, когда простые витебчане не знали, кем знаменит их город, но факт. Ах да, на въезде в республику, в Смоленской области мама заставила всех задраить окна, в надежде, что это снизит эффект от якобы все еще пребывающей там радиации. (Надеюсь, панамка на берегу Финского залива в поездке в Ленинград за год до этого тоже спасла положение.)
И этим, наверное, исчерпываются воспоминания - мне так и не довелось попасть в Минск, куда, говорят, москвичи ездили за ностальгией по Совку в плане архитектуры и общей атмосферы. (Нет, позвольте, поезд, на котором мы с мамой ехали в ГДР в следующем, 1988 году явно шел через Белоруссию, если рельсы, то есть колеса меняли в Бресте. Что же вспоминается - дико вкусная картошка, которую заносили прямо в вагоны на какой же станции, первой от Москвы? Точно, Барановичи, упоминающиеся аж в программной
песне Таганрог группы “Наеховичи”: mir zaynen (ots-tots-tots) di Nayekhoviches, mir shpiln far a yid un far a goy, un az mir hobn geshpilt in Baranoviches, sam Lukashenko hot geshrign: "Ot azoy!" - мы Наеховичи, играем для иудея и эллина, а в Барановичах сам Лукашенко нам кричал “Вот так!”)
А потом случилось все остальное, и я оказалась в Тель-Авиве на демонстрации по поводу ста дней протеста в Беларуси. (Между детством и нынешним временем, разумеется, была масса знакомств с выходцами оттуда в Израиле, в том числе дружба с бывшими брестскими оппозиционерами, переехавшими в результате в Польшу.) Были свечи, песни, флаги и эльфийского вида люди (можете себе представить, как смотрятся здесь юные, рослые, светловолосые и в красно-белом). Какой-то русскоязычный политик с чудовищными заявлениями типа “Да-да, происходящее в Беларуси очень важно для Израиля, там на наших глазах образуется государство террора (sic)” - впрочем, его вскоре согнали. Харизматичный юноша, громко произносивший по-белорусски заранее подготовленные тексты молитв и призывавший всех сказать “Аминь”. Равнодушные зрители молча кутались в маски, менты демонстрировали присутствие, а на вопрос добродушного курьера на мотоцикле, что у вас тут происходит, на иврите так сразу рассказать было нечего. Впоследствии другой юноша, отчасти русскоязычный, но родившийся здесь, при этом чуть ли не белорусского происхождения, попытался снизить градус событий так: “У них там типичный третий мир. Жил я на Филиппинах, жил в Таиланде, там это в порядке вещей. В тюрьму кого-нибудь бросить и кучу времени продержать без следствия, например.”
Видимо, психика устроена так, что поскольку поверить в происходящее в Беларуси невозможно, приходится сделать вид, что явление не уникально. Или вообще не вникать: в какой-то момент восприятие просто перестало вмещать бесконечные свидетельства, отслеживать больше нет сил и не без облегчения воспринимаешь отсутствие этих новостей в окружающих лентах, но ведь это наверняка не означает, что все позади.